Владимир Миронов. Голод. Часть 1. На пути к катастрофе / 12 Января 1920 / История Ульяновска / Годы и люди

Во-первых, жестокая засуха 1921 года, погубившая пятую часть всех посевов, так что в некоторых районах зерна собрали не больше, чем посеяли. В целом же урожайность тогда составляла менее половины от уровня пресловутого 1913-го (43%).

Во-вторых, сказались разрушительные последствия Гражданской войны – нехватка рабочих рук и тягловой силы на селе, разоренные промышленность и транспорт…

И в-третьих, продовольственная политика советской власти в деревне – военный коммунизм и связанная с ним продразверстка. Так, по причине завышения объемов последней, у крестьян отбирались не только посевной фонд, но и зерно, необходимое для пропитания семей.

Бунт в письмах

Все перечисленное (а особенно продразверстка) не могло не вызывать массового недовольства крестьян и роста напряженности в деревне, что четко фиксировали сводки военной цензуры (напомним: на западе шла советско-польская война, а на юге продолжались бои на врангелевском фронте). В тех условиях при полном отсутствии социологии, «Меморандумы цензуры», регулярно представлявшиеся властям, были важным барометром общественных настроений. И барометр этот отчетливо прогнозировал бурю.

«За Мелекессом идут восстания крестьянства против коммунистов, а не против Советской власти. Слышно и про очень большие жестокости, говорят об озлоблении» – писал 12 января 1920 года некто Смирнов, видимо своему родственнику или однофамильцу Василию Васильевичу в село Хлявка, Ново-Никулинской волости Симбирского уезда.

«Здесь по железной дороге идет восстание мужиков и к ним присоединяются солдаты», – вторил Смирнову 15 февраля житель Часовни Василий Михайлович Пахмутов в письме сыну Михаилу в Казанскую губернию.

«У нас по уездам вспыхнули восстания сразу в 11 волостях в Карсунском уезде, в Сенгилеевском и потом идут большие бои в Бугульме, но по словам Генриха, все-таки дела поправляются и идут к ликвидации», - в те же дни делилась очевидно радостными новостями проживавшая в Симбирске на Старом Венце, в тринадцатой квартире дома № 3 Ирина Афанасьевна Данилова в письме Федору Данилову в Москву.

О серьезном восстании недалеко от Симбирска сообщал в Пензенскую губернию некоему Ивану Леонтьевичу Медведеву и симбирский обыватель Иван Курамшин, оговорившись, правда, что писать такое нельзя «потому письма проверяют». Однако сухи, видимо, настолько будоражили воображение, что удержать их в себе не было сил. «Восстали крестьяне, они борются за свою собственность с Советом», – объяснял автор создавшееся положение.

Впрочем, обывательская среда во все времена (и нынешние – не исключение) составляла питательную средой для разного рода слухов, влиявших на ее настроения, а нередко – и поведение. Куда опаснее, когда настроения эти проникали в военную среду. А они проникали.

«Идет слух, что все крестьяне хотят восстать против коммунистов. В Карсунском уезде восстания. Правда, в Симбирском только еще есть слух, не знай, будет, не знай, нет. В Карсунском уезде присоединились 4 полка красноармейцев мобилизованных к крестьянам. А восстание идет все из-за хлеба. Хлебом обобрали крестьян на нет. Хоть бы скорее все это проклятье кончилось», – сетовал автор письма, полученного в конце февраля из Симбирска красноармейцем Николаем Ефимовичем Шмелевым, служившим в Уфе, в хоз. команде управления начальника снабжения Восточного фронта.

«Скот забрали. У нас взяли одну корову и 2 овцы. Еще в отношении хлеба тоже притесняют. Если все, что требуют отдать, то и голодным останешься», – жаловался Василию Ильину – бойцу второго взвода комендантской команды штаба укрепрайона его родственник из села Бурундуки Симбирской губернии.

Совершенно апокалиптическую картину нарисовал другой житель Симбирска – Игнат Михайлович Хмаров. «Восстали кругом крестьяне и кровь льется 4 дня, и что будет не известно. По слухам, часть войск присоединилась и слышно, что восстало 3 губернии и части. Ловят коммунистов, сжигают на кострах, так что положение очень скверное. Если лавина охватит много, то нам придется страдать. Лозунг «Да здравствует Советская власть! Долой коммунистов!», – Писал он на фронт своему сыну Александру, служившему в штабе Одиннадцатой Петроградской дивизии Пятнадцатой армии.

А вот командира пеших разведчиков Второй бригады, Двадцать шестого стрелкового полка той же дивизии Ивана Басманова отец, напротив, пытался как-то подбодрить, сообщая, что у них в Тушне «дело идет все по-хорошему». Однако, не удержался и добавил: «Но только жить трудно, все отбирают товарищи. Овец, коров и всякую скотину, и хлеб остальной отбирают, и налоги непосильные».

Цитировать можно долго, потому что в архиве таких меморандумов – сотни. И почти в каждом – ожидание бунта, а то и надежда на него. При этом не трудно заметить, что наиболее масштабные картины этого якобы уже пылающего народного восстания рисуют, главным образом, городские жители. Сами же крестьяне в основном жалуются на власть, которая своими поборами загоняет их в нищету и голод.

Между тем, время шло: закончилась зима, миновали весна и лето. Настала осень, а бунт все не начинался. Зато власть требовала от деревни все больше и больше:

«Жизнь стала невозможной. Хлеб отбирают начистую. Только оставляют печеный. Но большинство крестьян прячут в землю». «У нас из амбара выгрузили все до зерна. Как хошь, так и живи. Никакой нормы не оставляют, а берут, сколько у тебя есть. А тетя Матрена говорила, остатки проживем, немного спрятали» – жаловались из Горюшек (ныне Гавриловка Тереньгульского района).

В Шумовке «стоит отряд солдат по выгребке хлеба. С нас – 62 пуда, а Врашкин не платят, что у них нет хлеба. К ним ездил член Губпродкома Безбородов. Напоил его пьянехонького. Он с них скосил весь хлеб и разложил на Провку на Лопатина, на Ногодкина и Красникова. С нас еще 32 пуда, да свое 63, будет 94 пуда».

«Реквизиция была. Я ввез за себя и Машу 170 пудов и осталось всего хлеба, опричь семян пудов 150 до нового на 9 месяцев. И из них еще хотят взять за Варашкинских, потому что с них ничего не берут. Это друзья показали, что у них был большой недород хлеба. Репьевский поднимает вопрос, так как поле было разделено и урожай был одинаков. Вот как здесь работают партейные», – печально дивились шумовцы.

В Тереньге «все отобрали и оставили 10 пудов ржи. Но мы спрятали немного овса да ржи. Искали строго везде, но у нас не нашли». «К нам идут в избу трое и говорят, как вы на нас смотрите, мы коммунисты, приехали хлеб отбирать. Мама говорит, хлеб в селе отбирали. Они ей отвечают – черта с два, отбирали. После них требуют нас. Потом, на другой день начали все подчисто. Все метут – шерсть, масло, яйца. Вечером хвалятся: вот как нашли-то. Неделю была блокада».

«Хлеб у народа отымают и пайка не дают, кроме партийных. Мельница не мелет полтора месяца, приостановили. Каждый день гоняют в подводы, на работы. Кто будет делать цензуру, прошу пропустить. А то я такой человек – буду ругаться», – грозил невидимой власти мужик из Тушны.

Однако намного тревожнее было то, что народ вновь стал поглядывать в сторону Тамбовщины, где «было восстание» и откуда. «шел Антонов, но его отогнали к Балашову и там он граждан не обижал, а что брал, платил деньги хорошие».

Совсем по-иному у нас: в Ундорах «отобрали весь хлеб и картошку. Отряды постоянно находятся в деревнях». В Собакино и Назайкино тоже был отряд. «Хлеб отобрали начисто. У всех брали 100%. Если у кого и были несчастные пуды, выметали веником все до зерна, а сам, как хочешь, так и живи. Сначала приехал отряд в 25 человек, но его подпоили самогонкой и мало ссыпали. Через неделю приехал карательный отряд в 90 человек и началась выгрузка. У кого не было хлеба, брали скотину».

«У нас отряды приедут и сыты, и пьяны, – жаловались из Паньшино. – Приедут только пьянствовать. С кого 20 тысяч возьмут, с кого 30 тысяч и пьянствуют. Старостин Гришка, Верьянов Мишка. Александров – за старшего «комиссаром», Гришка Покровичев – за начальника отряда».

Но не только хлеб требовался для диктатуры пролетариата. В Никулино отбирали самовары, холсты, шубы, посуду, полога. «У меня взяли часы и отстали», – жаловался один из крестьян.

В Сенгилее в декабре тоже неделю стоял продотряд, бойцы которого «ходили со двора на двор и всей и хлеб и отбирают, оставляют 1 п. на едока. У крестьян был обыск. Отбирают мешки и кадушки».

Впрочем, злоупотребляли не только пришлые, но и свои. Так, старший милиционер Краснореченской волости Иван Кобзев 20 декабря 19120 года докладывал Начальнику 2 района милиции Мелекесского уезда о недовольстве крестьян продовольственной разверсткой, усугублявшемся к тому же, действиями членов волостной партийной ячейки, которые, по слухам, неоднократно делили между собой продовольствие, отобранное у спекулянтов.

Но, может быть, село терпело несправедливость и нужду ради того, чтобы город жил в тепле, достатке и сытости? Если бы.

(продолжение следует)

Все части:

Владимир Миронов. Голод. Часть 1. На пути к катастрофе

Владимир Миронов. Голод. Часть 2. Военный поход на рынок

Владимир Миронов. Голод. Часть 3. «Сначала съедим лошадей, а потом – комиссаров»

Владимир Миронов. Голод. Часть 4. Тучи над городом встали

Владимир Миронов. Голод. Часть 5. Не ходил бы ты, сынок, во солдаты…

Владимир Миронов. Голод. Часть 6. Битва за хлеб

Владимир Миронов. Голод. Часть 7. Продналог вместо разверстки

Владимир Миронов. Голод. Часть 8. Битва за хлеб. Продолжение

Владимир Миронов. Голод. Часть 9. «Везде и всюду одно только пьянство и взяточничество местной власти»